Книги

• Ольга Покровская
•  | 
• Маленькая проза
•  | 
• Рассказы
•  | 
• ОРЁЛ ВАРЯ

ОРЁЛ ВАРЯ

1.

Чем ближе ко сну – тем медленней двигаются дела. Усыпив Варю сказкой, перетекшей к финалу в замысловатый бред, Люба разлепила глаза и пошла на кухню мыть посуду. Когда же с потерей тарелки домыла, оказалось, что в мире глухая ночь.
За столом в гостиной, давно уже превращенной Варькой в игровую, Люба открыла распечатки по французской грамматике для завтрашних учеников, заплакала и вышла на балкон. Над головой Кузьминского парка высветился месяц, тонкий, как брови старинных красавиц. Ветер и частые дожди разорили гущину крон. Парк за Любиным окном гремел теперь голыми ветками, и в полную луну небесное освещение проникало почти до земли, отчего лес казался светлым. Сегодня, правда, наступали лишь третьи лунные сутки. Они должны были принести Любе трудности и прорывный выход на новые рубежи.
Раньше Люба как разумный образованный человек не принимала луну всерьёз. Она надеялась на себя и на жизнь. Затем, сломленная затянувшимся невезением, понадеялась на Бога и съездила даже в святые места, что доставило ей немало душевного неудобства. В храмах Люба бывала неловка: вставала не у той стены, невовремя шла к иконе, целовала не то или не в том порядке. За всё это на Любу поглядывали косо, приходилось следить за собой – чтобы вовремя наклонить голову и не забыть перекреститься, когда пора. Может быть от этого, Любина молитва оказалась рассеянной и исполнилась лишь наполовину – у неё родилась Варя, а вот муж не удался.
Трудясь и кляня нелёгкий дар, Люба одна растила Варю и к пяти годам поняла – сил больше нет. Как раз тогда, в дни отчаяния, за покупкой в книжном цветной бумаги для садика, она наткнулась на астрологический календарь. На его обложке голливудского вида влюблённые, взявшись за руки, глядели на лунную дорожку. Неожиданно для себя Люба отнесла календарь на кассу и со следующего утра начала полагаться на луну.
Приходилось признать: горестные, а в целом обычные, обстоятельства жизни сломали Любе хребет, и луна оказалась корсетом, который держал спину. Отныне в каждом трудовом Любином дне имелся лунный десерт. Новолуние – мечтать и планировать, день второй – приступать к действиям, третий – прислушаться к снам…
Просыпаясь утром, она пролистывала календарь и брала на заметку несколько бодрых слов-обещаний. Затем вспоминала их в обед, а вечером, мчась в садик за Варей, оглядывала прошедший день – сбылось ли что-нибудь?
В позапрошлое новолуние, покаявшись бабушкиной иконе, что вместо Бога уповает теперь на милость небесного тела, Люба загадала себе подарок судьбы. Не доверяя больше размытым пожеланиям «любви и счастья», на этот раз она сформулировала запрос конкретно. Способ знакомства: частный ученик, талантливый специалист, по работе нужен французский. Внешность – милая, натура – чуткая, без «проблем».

Ученик сбылся пару недель спустя – как раз к полной луне. Через сложную цепочку рекомендаций в Любины руки попал молодой архитектор, застенчивый, а впрочем, дерзкий. Вера в собственный дар и судьбу весело проступала во взгляде его умных зеленовато-карих глаз, в простоте дорогой одежды и легчайшем аромате листвы и цитрусовых, добавлявшем образу каплю волшебства. Французский был нужен Марку на случай, если его проект победит и он получит некий вожделенный контракт. Люба не понимала, как можно так тщательно готовиться всего лишь к «случаю», зря выбрасывать деньги. Но вскоре переменила мнение: кто знает, может, в добровольном труде сверх меры, в приверженности «с горкой», и заключается секрет состоявшегося таланта?
Марку не было дела до Любиных методик. Он желал сразу, без промедления, говорить по-французски о самом главном. Люба никогда ещё не видела подобного: Марк нырял в тайну чужого языка, как в ледяной океан, и, утопая, договаривался с враждебной стихией: жизнь или смерть! Вода слов накрывала юнгу, он захлёбывался и гибнул. Руки вздрагивали, лоб покрывался испариной, на распечатках оставался влажный след пальцев.
Зато через пару-тройку уроков он уже был способен интригующе рассказать о себе. Люба узнала, что Марк живёт на Таганке, закончил МАРХИ, любит музыку и неплохо владеет джазовым фортепиано. Кроме того, человек он домашний, и на данный момент самые дорогие его люди - мама и бабушка.
«Я бы совсем по-другому жил, уехал, - объяснял он Любе. – Но мои без меня будут скучать. Люба, а как будет «скучать»? Давайте эту фразу запишем!» Семейные сантименты Марка обнадёживали Любу. В привязанности к старикам слышалась непрактичность идеалиста. А Любе, учитывая её «отягчающие обстоятельства» в виде дочки, практичный человек подойти не мог.

Покончив с автобиографией, они в два урока освоили рассказ о проекте. Люба чуть не плакала, слушая, как неуклюже и нежно Марк оборачивает в слова своё архитектурное детище – некий культурный центр, еще и с концертным залом! Он говорил о нём с плохо сдерживаемым восторгом, как о возлюбленной или о новорожденном сыне. Когда же, во время диалога на воображаемом ужине, он заявил «спутнице», что вечер был прекрасен, и, улыбнувшись, прибавил «же тэм», Люба поняла, что уроки пошли Марку на пользу. Ей было знакомо это состояние – когда, попав в чужие земли, внезапно ощущаешь себя инкогнито и многолетние узы страхов и комплексов на какое-то время оставляют тебя.
Новый язык раскрепостил скромного ученика. Там, где не хватало запаса слов, Марк изящно вплетал английский, на худой конец, прибегал к жестам. Скоро Люба почувствовала, что дворец французского уже выстроен в сознании Марка. Пусть пока это лишь «проект», но в набросках угадывается грядущая роскошь творения.
Лексика и грамматика – всё это стремительно и чётко укладывалось в уже заготовленные ячейки. На изумлённых Любиных глазах каркас обрастал материей. Как человек с хорошим слухом Марк легко скопировал сладкозвучие французской фонетики. Он ещё вовсю коверкал слова, но ветер речи – да, ветер получался парижский!
Вскоре вымотанной, вечно сдерживающей зевоту Любе стало казаться: она не учит Марка, а бежит со своими упражнениями вдогонку за устремлённым к мечте безумцем.
Порой она злилась на него. Её так и подмывало спросить: как, учитывая его перфекционистские привычки, он ухитряется выглядеть выспавшимся? Где находит азарт и время безупречно выучивать заданное, да ещё и раскапывать в разговорниках местный жаргон? Хотя, к чему вопросы! У него ведь нет «обстоятельств», вот уж пять лет как сковавших Любу по рукам и ногам!
Когда на одном из занятий, не слишком к месту, Марк продекламировал Любе добровольно вызубренного Верлена, Люба не справилась с эмоциями:
- Марк, хотите искреннее мнение? Ваш проект выиграет! – не без едкости проговорила она. - Если не этот – так следующий. Неизбежно. Вы – настырный, как все победители!
Реплика вышла резкой. Люба поняла это и внутренне сжалась. Марк, конечно, почувствует ветерок раздражения и замкнётся. Наметившийся было контакт рухнет. Возможно, он даже «отпишется» от Любиных уроков. Зачем ему завистливая дура?
Но Марк не обиделся, напротив, ответил улыбкой – да такой, какие не раздаются всуе! Она неудержимо разлилась по лицу, детская, благодарная. «Скажите так ещё раз!» - ясно читалось в ней. И Люба с облегчением догадалась: Марк вовсе не уверен в себе, его мучит страх провалить экзамен. Он отважен только с ней – и по-французски. На самом же деле остро нуждается в тех, кто будет верить в его грядущее чемпионство.

Это был прорыв – внезапный и радостный, как и предсказывал Любе с утра семнадцатый лунный день. В тот же вечер, безжалостно опоздав за Варей в сад, она разыскала в книжном сборник интервью с современными архитекторами. Это было удачное приобретение – Люба словно бы поглядела в замочную скважину на блестящий, холодноватый и жесткий архитектурный мир. Такой мир вполне мог привлечь мужчину, забрать его время и помыслы, чтобы однажды вознаградить успехом. Это вам не графоманить на синтезаторе песенки, как делал отец Любиной дочки.
Поддержать ученика на его достойном пути – и не только французской грамматикой! – стало кровным желанием Любы. Марк перестал быть частью работы, о которой думаешь время от времени. Он остался в Любином воображении насовсем – коричневато-солнечным отражением в чашке чая. В хорошие дни его образ становился так ярок, что Люба могла почуять едва слышный запах цедры и листвы – штрих благородного парфюма, или разглядеть испарину на лбу.
Если бы Любу попросили описать её чувство к Марку, она сравнила бы его с предвкушением праздника - когда Золушка летит на бал. В данном случае «на бал» летел Марк, а Люба со своим французским вскочила на запятки кареты и «зайцем» мчалась в сторону сияющего дворца. Даже вечерняя доставка дочери из сада, куча дел и недосып, особенно горький зимой, оказались скрашены верой в чудо.
Со временем Люба осмелилась предположить, что и ученик доволен уроками. Возможно, наивное «же тэм», которое любил повторять Марк, было уже не просто неуклюжей шуткой новичка, но тайным способом высказать Любе признательность – за веру в его дар и успех.
Едва обретя первый навык беседы, Марк ринулся интервьюировать Любу. Она с охотой рассказала ему, что закончила языковую гимназию и «иняз», стажировалась во Франции, что обожает французскую живопись, и немного рисует сама. О семье сообщила, что родители живут в Петербурге, с семьёй брата. Но, сколько ни понукала себя, так и не решилась упомянуть хотя бы вскользь, что у неё есть Орёл.


2.

Орлу недавно стукнуло пять и звали его Варя. Он был маленький и толстоватый, со скромным носиком-пуговкой.
Орлиная напасть началась в сентябре, когда Люба включила Варе старый чешский мультфильм про дружбу Крота и Орла. Пока гордому и чувствительному Орлу в мультфильме бинтовали простреленное крыло, Варя сидела замерев и размазывала по толстым щекам слёзы. Когда же Орёл встретился с орлицей и вывел орлят – уткнулась в подушку.
С тех самых пор походы в сад и из сада усложнились для Любы.
- Не тащи меня! Я лечу сама, крыльями! Я - орёл! – протестовала Варя, страшно грассируя. Люба не сомневалась, что это следствие французского, которым было насквозь пропитано их двухкомнатное жилище.
- Ты не орёл! Ты маленькая противная девица!
- Я аррёл! – грозно настаивала Варя и норовила раскинуть руки по ветру.
- Да! Ты орёл от слова «орёт»! Ты вообще я не знаю, кто! Прекрати спотыкаться, иди, как люди!
Осень, зарядившая с самого сентября, измучила Любу. Ей хотелось снега. Чтобы не волочить за руку неуклюжего Орла, а наконец брякнуть его в санки – и везти, думая о своём, краем мысли любуясь на Марка.
Материнско-дочерние отношения Любы и Вари пока что не складывались. Скорее они были компаньонками, с некоторым перевесом Любиных прав. Иногда в выходной или на излёте одной из регулярных Варькиных простуд, пока не кончился больничный, Люба устраивала себе с дочерью дружеские посиделки. Покупала маленький тортик, газировку Варе и себе – бутылку сухого вина, оставшаяся половина которой допивалась потом в особо тяжкие дни.
В один из таких сабантуйчиков Люба рассказала Варе о Марке. Просто сообщила без особой надежды на интерес «компаньонки», что есть у неё теперь такой ученик – интеллигентный, талантливый. А какой он милый, Варька! У него коричневые волосы, немножко вьются, и столько грусти в глазах, хотя вроде бы благополучный, образование, перспективы… И конечно, хорошо бы нам его заполучить в друзья!

Варя вполне понимала маму. У неё самой ещё с прошлой весны имелась сердечная рана. Первый порез нанесла дочери сама Люба. «Посмотри, как люди себя держат! – сказала она, придя за Варей в садик, и указала ей на новенького мальчика. – Погляди, какой принц! Конец дня – а он в брючках как после глажки! И на свои теперь посмотри. Нет – ты посмотри!»
Нового мальчика звали Артуром. «Арктуром» - в интерпретации Вари, которой Люба, как назло, показывала накануне атлас со звёздами.
У Артура была ухоженная мама-барби и был папа. Единственный из всех детей он не носил обычных детских курток, а пижонил – осенью в пальтишке, зимой в расшитой дублёночке и утеплённых вельветовых брючках. Ребёнок вроде Варьки угваздал бы всё это враз. Но Артурик был чист, как игрушка. Аккуратность его имела оборотную сторону. Он боялся мышей, змей и насекомых – даже в книжках. Боялся потасовок, падений, и был освобожден ото всех прививок сразу. На детсадовских праздниках он чистым и верным голосом исполнял песенку и затем, потупившись, слушал аплодисменты. Воспитательницы любили его, и Варя полюбила тоже – за космическое несходство с собой. Она таскала ему из дома подарки – человечков из наборов «лего», Любины туристические магниты с холодильника, банки с гуашью и прочую ерунду. Всё это время от времени возвращала Любе мама Артурика.
Примерно в тот момент, когда Артуру надоели ухаживания, Варя и стала Орлом. Маленькая толстая девочка с носом-пуговкой нашла защиту от каменных сердец в орлином призвании.

С углублением в любовь разговоры компаньонок достигли значительной степени откровенности. В хорошие дни – а таких после знакомства с Марком было у Любы всё больше – она выплескивала на Варю свои одинокие эмоции, стараясь, где можно, придать рассказу педагогический мотив.
- У Марка есть мама. Он её очень любит, заботится. Он хороший сын.
- Как Арктур?
- Намного лучше. Он часто её приглашает куда-нибудь поужинать, заказывает ей всякие поездки… А в школе, представляешь, он был совсем тихим мальчиком, ему было трудно. Поэтому он старался как можно лучше учиться. И вот однажды ему приснился парк, полный волшебных домов. Они парили в воздухе. Он захотел построить этот парк наяву. И теперь он архитектор. Очень талантливый. Он придумывает и рисует дома, концертные залы, даже аэропорты. А ещё он учился музыке. Знаешь, какие у него руки? В них видна душа! Сразу видно - такие умные пальцы…
Обычно после рассказов о Марке Орёл становился покладист и старался ухватить Любу за руку, а если получится, то и обнять.
В день, когда мать рассказала ей про «летающие дома», Варя озадачилась особенно крепко. Некоторое время она возилась за своим разрисованным сверху донизу столиком с карандашами, а затем подошла к Любе и кротко протянула рисунок: «Смотри, я тоже нарисовала дом! Он летает!»
Дом был ужасный, как и всё, что делала Варя. Бессмысленная загогулина, вразнобой раскрашенная фломастерами. С правого боку загогулину пронзило жирное солнце со стрелами.
По выражению робкого подобострастия на обычно независимом лице Орла, Люба поняла, что Варя не уверена в преданности матери: чего доброго однажды вздурится и не заберёт из сада! От этого открытия Любино сердце ухнуло: раз дочь так думает, значит, она плохая мать! Хорошо, что в тот вечер у Любы было много дел. Пришлось засесть за составление тестов – и отпустило.


3.

Люба не умела зарабатывать много. Варька болела, стабильности с учениками не наблюдалось. Учитывая траты на съём квартиры, жить было не на что. А потому, если подворачивалась халтура, Люба, хоть и проклинала её за оторванные от скудного сна часы, бралась непременно. На сей раз в качестве приработка Любе выпал сборник тестов. Ну что же, за дело! Ноутбук, лампа, кофе, от которого ломит виски, и старый друг за окном – Кузьминский парк, объятый сухой и чёрной декабрьской бурей. Бедный мой, ты без снега – как я без сна!
За последние дней пять Люба ни разу не легла раньше часу, а в среду обнаружила, что срок на исходе. Придя после уроков за Варей в сад, вся в мыслях о недописанных тестах, Люба, тем не менее, отметила: у дочери началась припозднившаяся в этом году «аллергия на мороз». Руки в зудящих цыпках и красные, как светофор, щеки подмочили орлиную репутацию. Гордая птица стала похожа на снегиря.
- Почему без варежек? – сказала Люба, сев перед Варей на корточки и обыскивая карманы. – Посеяла? А пузо почему грязное? – Люба потерла куртку, без надежды подергала давно уже заевшую на середине молнию дочкиного сапога и выпрямилась. – Ну, вперёд!
- Мама, меня Арктур пригласил на день рождения! – внушительно сказала Варя. – Надо прийти в субботу в кафе «Теремок»! Там будет фокусник.
- Тебе не приснилось? – спросила Люба. Она не понимала, как в здравом уме можно позвать в приличное место такого грязного запущенного Орла.
Варя взяла брошенный на лавке рюкзачок и достала мятую, в масляных пятнах пригласительную открытку.
- Ты закусывала ей что ли? – сказала Люба, изучая вписанные в открытку адрес и время.
- Арктуру надо купить подарок! – твёрдо проговорил Орёл.
Люба сдержано вздохнула. Итак: между дорогой домой, ужином, укладыванием и доработкой тестов теперь надо было втиснуть ещё и поиск подарка. Короче, спать тебе сегодня, родная, часа полтора!
На переходе, дожидаясь светофора, Люба перевела дух и по ослабевшим вдруг ногам поняла, что должна немедленно отсечь лишнее.
- Варька, мы сегодня никуда не пойдём, - сказала Люба, круто разворачиваясь к дому. - Артур тебя на субботу позвал? А сегодня среда. Успеем.
- А подарок надо завтра! Он завтра потому что родился! – негодующе завопил Орёл.
- Перебьётся, - холодно сказала Люба. – Завтра мама с папой ему подарят, а ты в субботу.
Домой шли не разговаривая. Орёл выписывал кренделя, стараясь исподтишка пнуть мать в лодыжку. Наконец Варина нога вывернулась из сапога с порванной молнией и встала в лужу.
- Что же ты вытворяешь! Варя! - застонала Люба и, достав бумажный платок, промокнула орлиную лапу. - Ну, давай, суй ногу! Господи за что мне такое исчадие!
Больше Варя не лягалась, зато повисла на руке тяжелым кулем, отнимая у Любы последние силы.
- Варька, если хочешь, чтоб было на что покупать подарки, веди себя сегодня по-человечески, - сказала Люба, когда добрались домой. – Мне надо доделать тесты. Я тебе сейчас чего-нибудь приготовлю, и за работу. А ты будешь сама – хорошо? Хочешь – смотри мультики.
Варя молча выковыряла из рюкзачка приглашение на праздник и ушла к своим игрушкам.
«Ну и славно! – с облегчением подумала Люба. - Готовить не буду. Пожарю яичницу – тоже еда».
На кухне, стараясь взбодриться, сполоснула немытую со вчерашнего дня сковородку, включила плиту и, разбив пару яиц, села на табуретку - ждать. Наконец, зашкварчали ромашки. Запах тепла и сливочного масла загипнотизировал утомлённую Любу. Её воля растаяла, вся ушла в колеблющийся, яркий желток. А что в нём видно? Синее море!
На приморской веранде с каменными перилами течёт иная, солнечная жизнь. Марк с улыбкой творца, только что создавшего это утро, облокотившись, смотрит на размыв зелени и лазури. Себя Люба не видит, но знает, что и она - там. Любуется на Марка, ловит лицом душистый ветер. А рядом, на покрытом салфеткой столике – кофе, итальянское печенье с миндалём, и апельсиновый конфитюр – непременный атрибут счастья.
На конфитюре этом, почуяв, что живую мечту вытесняет глянцевая картинка, Люба очнулась. За окном с раздернутыми шторами выл, похрустывая косточками ветвей, бесснежный декабрь. В квартире было тихо.
- Варя, иди есть! – глянув на слегка подгоревшую яичницу, позвала Люба. Подождала, окликнула ещё раз и, не вытерпев молчания, пошла искать дочь.
Причина подозрительной тишины обнаружилась сразу. В отсутствие матери в гостиной Варей была устроена творческая мастерская. Посередине стены, на уровне детских глаз, синел размазанный по золоту обоев кусок пластилина, украшенный к тому же черными мушками.
Люба мёртво застыла перед «панно».
- Это небо с летающими домами, чёрненькими, – сказала Варя и покрепче прижала комочки к синей луже.
- Ах ты дрянь! Нас же выселят отсюда! – в отчаянии крикнула Люба и, взяв дочь за загривок, подшлепнула несколько раз, больно.
Орёл взревел и лягнул Любу в голень. Завязалась схватка, в которой победила более крупная особь. Однако и ей досталось.
- Смотри, ты всю руку мне разодрала! Негодная девчонка! – воскликнула Люба, заметив на запястье следы сражения. - У тебя же ногти с километр! А ну иди сейчас же стричь! Больше не отвертишься!
- Это когти! Когти стричь нельзя! – истошно завопил Орёл и, вырвав лапу, метнулся в постель, под одеяло.
Люба сдалась. Сунула ревущему Орлу банан, включила «Кротика» и, отыскав в Варькином барахле ножик для пластилина, принялась отскребать с обоев синюю лужу. Азарта хватило минуты на две, а потом силы кончились. На грудь лёг камень, по ощущению килограммов на десять. Кое-как подняв себя вместе с ним, Люба вышла на балкон. Господи, нет моих сил! Сырые сосны и ясени покачивались под ветром и совещались о Любе.
Старая сосна, к которой пенсионеры прибили лавку, чтобы отдыхать, любуясь на пруд, говорила отчётливее других. Из её гула Люба поняла: деревья предлагают ей убежище – дремотное растворение в жизни растений и минералов. Любе захотелось взобраться на планку балкона и спрыгнуть навеки в их сладкую тьму, но высота четвертого этажа не гарантировала нужный эффект, а пойти поискать место повыше Люба не могла – ей было не с кем оставить Варю. Да и вообще, что это ещё за фантазии?
Приходя в себя от страшной мысли, Люба вдыхала чёрный воздух парка и не могла наполнить лёгкие. Чувство нехватки заставляло дышать сильнее, до боли в рёбрах. Ей хотелось любви, а у неё был только приставучий Орёл, которого надо водить в сад, кормить, развлекать, лечить, укладывать. Как перекинуть мостик между тоскливым бытом и солнечным миром творчества, где лучезарные принцы от избытка времени, денег и сил учат французский? Я хочу к вам! И меня тоже примите!
Когда Люба задумалась о «мостике», над Кузьминским парком взошла луна. Своей неровной гладью, выпуклинами и затемнениями она смотрела на Любу с посветлевшего неба, и, как часто бывало при виде ночного светила, Любины мысли стали ясными. Долой усталость и мрак! Здесь, сию минуту, не дожидаясь благоприятного стечения обстоятельств, она должна стать дерзкой.
С балкона Люба вернулась посвежевшей. Оттолкнувшись от жажды гибели, маятник полетел в противоположную сторону - к жажде счастья.
- Всё, Варька, тесты утром! Я начинаю жить! – объявила дочери Люба и, сгоняв в ванную за лавандовой маской для лица, уселась в спальне к трюмо. Этот старый, ещё бабушкин, предмет мебели, показался Любе достаточно волшебным, чтобы поспособствовать рождению новой судьбы. – У меня сегодня будет спа-салон, – сказала Люба, заметив в зеркале Орлиный взгляд исподлобья. - И только попробуй вякнуть! Твоя мать - молодая женщина. У неё всё впереди!
Нанеся волшебное снадобье и ощутив себя в некотором смысле даже и Булгаковской Маргаритой, Люба включила радио с водянистой полуклассикой типа «релакс» и хотела прикрыть дверь, но не решилась. Присутствие дочери требовало бдительности.
Тем временем Варя, с осуждением поглядывая на чумазую компаньонку, притащила из комнаты коробку с игрушками и вывалила содержимое на диван.
Вскоре вдоль диванной спинки разместилась выставка Вариных питомцев – резиновых змей и лягушек. На каждого земноводного Варя смотрела с любовью, расправляла лапы и хвосты – чтобы сидели удобно.
- Варька, куда тебе столько гадов?
- Потому что я их ем, - сказал Орёл и с навернувшимися вдруг слезами взглянул на мать, перепачканную белой кашей. А ещё говорит, что Варя поросёнок. Это кто из них поросёнок, скажите! Не эта ли вот противная девчонка, вся вымазалась! – и с обидой отвернулась от Любы.
Тайком утерев глаза и снегириные щеки, Варя взяла резинового ужа, любимого, с чёрными глазками, и запихнула в свой детсадовский рюкзак.
- Смотри, распугаешь детей! – предупредила Люба.
- Ты детей распугаешь! – огрызнулся Орёл.
У Любы не было сил на борьбу с непочтительностью. Она закрыла глаза и погрузилась в дурманную синеву Прованса. Ещё студенткой Люба влюбилась в лавандовые моря, а теперь её Франция чудесным образом стала принадлежать Марку. То, что мило сердцу, подбиралось одно к другому, сплеталось в неслучайную нить грядущего счастья. В блаженном предзасыпаньи к Любе явился Марк и впервые поцеловал её. У него оказались немножко сухие, зимние губы.

Лаванда унесла тревоги, а вместе с тревогами – и саму Любу. Она проснулась ночью – с жуткой мыслью, что вырубилась, забыв уложить Варю. В панике ощупала руками кровать – слава Богу! Орёл не стал укладываться отдельно, а заснул под материнским боком, обнимая набитый змеями рюкзак. Никакой, само собой, пижамы, - в колготках и футболке. Спасибо, что тапки снял!
Больше Люба не ложилась, а включила кофеварку и села за кухонный стол, прямо под кофейные пары, - дописывать тесты.


4.

Последствия вчерашнего не купленного подарка проявились под вечер. Придя за Варей в сад, Люба едва узнала дочь. Глаза опухли, и без того красные щёки воспламенились от изрядного количества протекшей по ним солёной воды.
- Варя! Ну что ещё! – ахнула Люба.
- Она! – взвыла Варя, глянув исподлобья на маму Артура, Марину, и грозно вытянула обветренную лапу.
Жест был столь прям, что Марине пришлось прервать беседу с воспитательницей и сделать пару шагов в сторону Любы.
- А дело вот в чём, - вскинув голову, проговорила она. – Ваша Варя Артурика пугала гадюкой!
- Ужоом! – с возмущением загудел Орёл.
- Артурик не хочет её больше звать на праздник. Даже не знаю, что делать… - сказала Марина и, пожав плечами, вернулась к воспитательнице. – Жанета Федоровна! Можно вас ещё на секунду? Забыла спросить, Артурик сам подарки раздавал, не застеснялся?
Люба крепко взяла Варю за руку и встала «в очередь» к воспитательнице.
Жанета Федоровна, чернобровая дама с новогодними блестками на веках и скулах - так уж она любила, - договорила с мамой Артурика и сама подошла к Любе.
- Любовь Дмитриевна, вы проверьте в рюкзачке – Варя все игрушки собрала? – проговорила она как будто с виной. – Вы знаете, что тут вышло у нас… Артурик раздал конфеты, соки. И вдруг Варя – открывает свой рюкзачок и начинает тоже угощать. Принесла из дома игрушки! Берите, говорит, все моих ужей, варанов - они очень хорошие! Я ей говорю – Варюша, у тебя же не день рождения! – не слышит… Кто-то из ребят взял, кто-то нет, и тут ей понадобилось обязательно всучить Артуру. Выбрала змею, ну и никак не отстаёт! А Артурик, вы сами знаете, он какой. Отбивается, потом в слёзы. Ну и потом – мол, я тебя больше не приглашаю… - Жанета примолкла.
- Ну понятно. Следовало ожидать! – сказала Люба и, потверже перехватив Варину вспухшую на холоде руку, поволокла дочку прочь. – Ну а ты-то зачем змей притащила? Можешь мне объяснить? – не сдержавшись, выговорила она.
- В подарок… - горько рыкнул Орёл.
- В подарок! Ясно тебе теперь, как им подарки дарить? И не связывайся с мужиками! Заруби себе на носу. Мужики – это козлы. Козлы – и больше никто!
- И дедушка? – заинтересовавшись, спросила Варя,
- Дедушка нет. Но все остальные – да! – отчеканила Люба. - И дедушка!
Минуты две шли молча – переваривая неожиданные выводы. Пока на перекрёстке ждали светофора, стремительно набирая гущину, полил дождь. Люба открыла зонтик.
- Арктурику подарили медаль, что он самый… - Варя набрала воздуху и выговорила без ошибки, однако с экспрессией. – Элэгантный!
- Элэгантный? Ты что, из Грузии? – покосилась Люба. – Это Жанета Федоровна придумала? Дурачина элегантная ваш Артур!..
- Арктур, – закашлявшись избыточным «рэ», поправил Орёл.
- Арктур – это звезда. А дураков зовут Артурами.
- Марками зовут дураков! – огрызнулся Орёл.
- Помолчи пожалуйста! Много ты понимаешь в Марках! Ты, может, видела хоть одного?
Орёл примолк и засопел.
Запыхавшись, они поднялись на четвёртый этаж. Началась обычная суета избавления от сапог и мокрой одежды. Раскрытый зонт не помещался в маленьком коридоре. Пришлось поставить его на просушку в комнату. При свете электричества Люба увидела то, что не вполне смогла разглядеть на улице:
- Где ты валялась? – вздохнула она и, взявшись за концы рукавов, вытряхнула Варю из куртки. – Ты можешь мне объяснить, почему все дети аккуратные, а ты поросёнок?
- Я ар-рёл… – отвернувшись и грассируя страшнее обычного, сказала Варя.
- Нет, ты не орёл! Орлы такими свинтусами не бывают.
Пока Люба тушила Орлу морковку и кабачок, могучая птица сидела за кухонным столом и перебирала ломти хлеба на тарелке.
- Мама, а сейчас правда зима?
- Зима, - твёрдо сказала Люба.
- А когда будет снег?
- Никогда!
Варя смотрела в окно на стальной дождь и крошила кусок белого хлеба. Хлеб был черствый, не убранный с завтрака – из него получалась хорошая сухая метель. Она падала на Варины колготки, на стул и на пол, пока от ломтя не осталась одна загорелая оболочка. Варя надела её на руку и обрадованно каркнула:
- Мама, смотри - браслет!
Люба поглядела на хлебную корку, украсившую запястье дочери, и засмеялась тем смехом, который хуже слёз.
- Что ж ты делаешь, зараза такая! – сказала она, срывая с Вари хлебную корку. Она не могла бы объяснить, отчего хлынули слёзы – жалко ли себя, что придется подметать пол? Или жалко Варьку? Или это вытекает неотмщённость? Зря, наверное, постеснялась, не настучала маме Артура по расфуфыренной башке!
- Я корм накрошила, – втянув голову в плечи, просипела Варя. – Это корм!
Люба положила «браслет» на стол и, чувствуя близость обморока, подошла к окну. Уперла ладони в ледяной подоконник и, прорвавшись взглядом сквозь мрак бесснежной зимы, поглядела на ветреные деревья.
Когда она обернулась, Варька под столом, на коленях, разведя руки-крылья, ртом собирала крошки.
- Орёл? – без сил сказала Люба и, сев на корточки рядом с дочерью, повторила. – Орёл-орёл, ясно…
Упрямый маятник Любиной жизни снова стукнул в левую стенку, где мрак и смерть, и неспешно отчалил направо, туда, где счастье. Люба съела половину Вариных кабачков. Затем, пусто глядя в стену, напилась чая с конфетами и поняла, что ей стало легче.
В миг, когда она констатировала этот факт, загудел телефон. Звонил Марк – но не с отменой, как звонит большинство учеников, а с вопросом – не найдётся ли у Любы на этой неделе еще одно окошечко для него? Договорились на завтра.
- Варька! Мне Марк позвонил! Завтра в половине пятого урок. Он к метро подъедет, в кафешке тут позанимаемся. Если я опоздаю немного – ты не волнуйся! – летя из кухни в комнату, сообщила Люба и замерла у распахнутой двери в спальню. Измученный Орёл разложил на подушке остаток змей и, пристроившись с краю, спал не раздевшись, прямо в перьях.


5.

Люба лежала с закрытыми глазами, затаившись, желая всем сердцем, чтобы подольше не просыпалась Варька. Бог с ним, с садом, отведёт попозже. Ей предстояло обдумать, а точнее – обмечтать, облететь душой предстоящий день.
Занятия группы Люба перенесла. Сегодня ей хотелось быть свежей, открытой для возможного дара. А с чего ты решила, бедняга, что кто-то что-то тебе станет дарить? – поддела сама себя Люба, и тут же бодро парировала: а как же голос! Когда Марк позвонил договориться об уроке, его голос был напряженным - он волновался!
Как человек, не избалованный жизнью, Люба испытывала благодарность уже за то, что у неё появился повод мечтать. Так радуешься полюбившейся песне, или утру на море. Проснулась – и улыбнулась. Так Варька ещё в досадовском детстве радовалась плюшевой белке в красном фартуке. Таскала её за лапу и целовала в нос.
Люба мужественно сознавала пропасть между волшебным будущим Марка и своим непутёвым прошлым. Она старше его всего на год. Но у него впереди - жизнь, а у неё – Орёл, бескрылый, беспомощный, толстый, драчливый, жалкий… Но даже если пропасть не перейти, никто не отнимет у Любы мечту. Она может включить её, когда захочет. И Люба снова «включила» Марка и, закрыв глаза, любовалась, пока что-то со страшной силой не упало ей поперек горла. Это мощным рывком проснулся Орёл.

Когда Люба готовила завтрак, выяснилось, что сегодня Варя не собирается идти в сад. Да что там, «не собирается» - слабо сказано! В случае посягательств она обещала Любе впиться орлиными когтями и зубами в постель. В общем, у Любы нет шансов. Если только она так дёрнет Варю, что зубы останутся в подушке.
- А чего жалеть! Они молочные! – сказала Люба и выключила недоваренную кашу. Жажда жизни пронзила её. – Мне работать надо, ты не в курсе? Или, может, ты одна дома останешься? И потом, у меня Марк. У меня сегодня урок с Марком, ясно тебе?
- Не пойду в садик всё равно! Там Арктур! К Арктуру не пойду! – корча рожи и подпрыгивая, рычал Орёл.
- Нет пойдёшь! И будешь вести себя прилично! Потому что я ещё молодая, я, может, тоже орёл! – сказала Люба, взяла брыкающуюся дочь под мышку и, оттащив в комнату, сбросила на диван. Вернулась на кухню, сварила себе кофе и под Варькин ор пила неоправданно медленно, наслаждаясь сомнительным вкусом недорогой арабики.

Любин утренний план был прост и прекрасен. Она решила подкрепить мечту чем-то реальным. Ну или почти реальным – хотя и витающим в воздухе.
Когда в запале занятия Марк и Люба склонялись над распечатками или экраном планшета, до Любы долетал запах листвы и цитрусовых, теплой древесной коры. Ей захотелось найти для себя похожий аромат, только женский.
На днях у метро открыли большой сетевой магазин парфюмерии. Туда-то, спровадив Варю в сад, и явилась Люба. С видом покупателя, готового к серьёзным тратам, оглядела уставленные восхитительными кристаллами полки и почти сразу же нашла то, что искала.
- Это летний парфюм, девушка. Совсем лёгкий, - осторожно возразила консультантша на Любин выбор. - Знаете, его хорошо летом на платье – при ходьбе формируется такой шлейф. А на зиму лучше поосновательней. Позвольте, я вам предложу!
Но Любе не было дела до сезона. Аромат должен был приблизить её к Марку, впустить в круг его света – как какой-нибудь отпирающий двери заговор. Для того-то ей и нужно цветение мандариновой рощи, и мёд, и острая зелень листьев.
Взяв из рук продавщицы сбрызнутую «основательным» парфюмом полоску бумаги, Люба махнула ею и, даже не принюхавшись, с орлиным упрямством заключила:
- Нет, возьму тот!
Стыдно жаловаться, она и не жаловалась никому, но подобные приобретения были не из Любиной жизни. Разве до того им с Варькой! Перед раздраженными душистым спиртом глазами возник Орёл, которому надо бы на смену куртку со штанами, да ещё и на сапоге полетела молния. Но, как говорят в самолётах, сначала кислородную маску себе, потом ребёнку.
Уже на кассе, забирая пакет с духами, подарочным журналом и пробниками, Люба почуяла в кармане пальто вибрацию телефона.
- Любовь Дмитриевна! Варя жалуется, что у неё болит живот. Очень просила вам позвонить, - сказала Жанета Федоровна.
- Дайте мне её, пожалуйста! – попросила Люба и, выйдя на улицу, разорвала для успокоения нервов картонную упаковку духов.
- Болит или ты мне врёшь? – властно проговорила она, услышав в трубке Варькино бормотание.
Дочь примолкла. Люба вздохнула и, совершив первый «пшик» на рукав пальто, повторила уже мягче:
- Ну, успокой маму! Врёшь ведь?
- Врру!.. - покаянно пророкотал Орёл и заплакал. Сквозь всхлипывания и сип Люба с трудом разбирала жалобы дочери. Арктур сказал, что не любит Варю, и все дети закричали, что тоже не любят Варю, потому что она гадюшница. А вот Арктура все любят, любят!
- Хватит мне про Артура! – рявкнула Люба. - Ты достала уже его. Артур смотри, какой аккуратный, вежливый, я тебе уже объясняла. Посмотри да поучись – и тебя будут любить!
Тут Жанета Федоровна отняла у Вари трубку. Мама и воспитательница утвердились во мнении, что живот не болит, и простились. «Ничего, Варька! Мы с тобой эту карту сломаем! Всё у нас будет!» - про себя заключила Люба и, кинув в сумку флакон, пошла на остановку маршрутки.
До встречи с Марком оставалось ещё четыре часа. Люба вернулась домой и размазала время между мытьём головы и подготовкой к уроку, напрягая все силы души, чтобы не выпасть из настроения. «Даже не сомневайся, пробьёмся! Будут любить! И не какие-нибудь придурки, а нормальные, нормальные, Варька, люди!» - декламировала она вслух, хотя и знала подспудно – сколько ни упирайся в добычу любви, этот сладостный дар не выбьешь упрямством. Его приносят феи. Но, быть может, удастся приманить этих существ на воздушные лакомства – духи, стихи, мечты?
Когда Люба вышла из дому, уже порядочно стемнело. Бесснежный декабрь, ледяной по утрам и слякотный к вечеру, вылизал солёным языком Любины сапоги. Приближался час-пик, порывы бензинного ветра погубили с такими муками устроенный «художественный беспорядок» причёски. На миг Люба почувствовала тоскливое шевеление в сердце: ну и что ты себе нафантазировала? Опять самообман!
Как сказочные герои выхватывают склянку с эльфийским светом, чтобы прогнать чудовищ, так и Люба, почуяв слабость, сунула руку в сумку, где лежал заветный флакон. Мёд и флёрдоранж осветили мрак, пропитавший улицу Юных Ленинцев. Люба улыбнулась и, взлетев над землёй вместе с облаком аромата, оглядела себя: вот девушка, милая, стройненькая, волосы спутаны ветром, - идёт, прижимая к животу сумку, и тайком распыляет во вселенскую хмурь эликсир солнца.
Люба расчетливо опоздала на семь минут – то, что надо, намёк на непобедимую женственность! Скинула пальто и, садясь за столик (Марк вскочил и подвинул стул), сплелась с улыбающимся учеником дыханием южной весны.
Урок был ужасен. Разобравшись через пень-колоду с грамматическими упражнениями, перешли к «непринужденной беседе». Марку предстояло высказаться о городах Европы, чей архитектурный стиль произвёл на него впечатление. Он был готов, но не мог сосредоточиться. Начал заново и вдруг рассмеялся, прикрывая лицо и лоб козырьком ладоней.
- Люба, вы простите! – успокаиваясь, проговорил он. – Я просто не о том думаю. Я знаете, что хотел предложить? Давайте сегодня поговорим по-русски! Я в нашем с вами французском, как в тюрьме – шаг вправо, шаг влево… А мне бы хотелось вам представить себя в выгодном свете. Это совершенно невозможно на иностранном!
Люба слушала, подавшись вперёд, невольно улыбаясь в унисон с Марком.
- Может, съездим, поужинаем в нормальном месте? – продолжал Марк, ободренный Любиным вниманием. - А потом, если захотите, сходим куда-нибудь! Хотите в зал Чайковского – там сегодня Бетховен, Missa Solemnis. Я очень люблю. Давайте? У вас есть время?
- Да в общем да… – растерялась Люба и вдруг почувствовала спазм в горле - Варька! Теперь предстояло быстро смекнуть, кого из своих скудных подруг она может попросить забрать и приютить Орла? Ладно, это потом, соображу в машине…
Решено! Они поднялись из-за столика – оба слегка потерявшиеся, без слов. Скромная и всё же неуловимо элитарная фигура Марка в черном пальтишке, искренний взгляд, как будто только что их сблизила тайна, радость рук, получивших право подать Любе пальто, - всё сошлось и провозгласило влюблённость. У Любы подкосились колени, захотелось ткнуться носом в сукно воротника, в мягкую тьму, чуть слышно пахнущую листвой и прогретыми солнцем стволами деревьев. Спрятаться в ней и, зажмурившись, проскочить муторный срок сближения. Чтобы, когда откроешь глаза, уже были вместе – семьей. Мчались бы с чемоданами в Шереметьево - в Париж, Лион или, может, Страсбург. Смотря куда забросит Марка его талант.
Нет, рановато пока, голубушка, бросаться на воротник! Собрав характер в кулак, Люба взяла со стула сумку, и в ту же минуту в кармане пальто запел звонок. Звонила Варькина воспитательница.
- Любовь Дмитриевна, извините, что беспокою. Вы Варю уже забрали?
- Как забрала? – растерялась Люба. – Нет, не забирала.
- Понимаете, мы вышли гулять – ну, как всегда, встречаем родителей!.. - взволнованно, почти крича, объясняла Жанета Фёдоровна. - И вот только заметили… что-то не можем её найти! Думали, может вы? Нет, ну а может быть кто-то из ваших? Бабушка?


6.

Через пять минут машина Марка припарковалась у садика. Люба рванула дверцу и, сделав шаг, свалилась коленками в слякоть – подвернулся каблук. Мигом поднявшись, ворвалась в калитку и увидела мечущийся по территории отряд персонала: заведующая, две воспитательницы, охранник, уборщица. Завидев Любу, они бросились к ней, как к спасительнице.
Люба остановилась посередине двора, слушая разноголосый шум, глядя в искаженные лица и не понимая смысла творящегося. Единственное, что доходило до её сердца – Бог каким-то образом отнял то, чем она пренебрегала. Маленького, толстого, умного, чуткого Орла отнял Бог!
Стиснутая и одновременно раздираемая ужасом, Люба влетела в раздевалку, обежала игровую, столовую, спальню, наткнулась на несколько растерянных лиц и, чуть не сбив на ступенях маму Артурика, вывалилась на улицу.
- Варя! – орала она, нарезая бессмысленные круги вокруг здания. – Варя! Варька! Где ты есть! Отзовись сейчас же!
Ей казалось, она кричит на всю планету. От её крика сходят лавины, рушатся дома, взрываются заводы и электростанции.
- Послушайте, а может, она полезла куда-нибудь наверх? На чердак? Она же орёл! – захрипела Люба, подбежав к охраннику.
- Чердак у нас заперт, - потуплено проговорил тот.
- Ну так милицию позовите! Собаку! Пусть собака ищет! – крикнула Люба, но, оказалось, милицию уже вызвали.
– А детей? Детей вы спросили? Артурика? – метнулась она к воспитательнице и вдруг, почуяв что-то, обернулась. За её спиной стояла Марина, мама Артура.
- Жанета Федоровна, зачем же вы Артурика выпустили? – словно не слыша Любиных возгласов, сказала она. - Я же вас просила, пусть побудет в помещении. У него сопли, сейчас раскашляется опять! – и, тряхнув полированными волосами, направилась по дорожке к сыну.
- Артурик, я пришла!
Люба тупо посмотрела ей вслед. У дальней ограды, спиной к присутствующим, на краю заледенелой песочницы, одиноко сидел Артур в своей узорной дублёночке, кургузый и потолстевший. Под подолом было видно, что вельветовые штаны надеты задом наперёд. Молния, оказавшаяся почему-то на попе, расстёгнута, в разрезе розовеют колготки.
Не дойдя до песочницы, Марина остановилась. Качнулась на шпильках и севшим голосом позвала: «Артур!»
Ребёнок оглянулся, и одновременно с поворотом его головы, воздух наполнился искрящимся женским визгом. Согнув руки в локтях, судорожно растопырив пальцы и слегка приседая, чтобы вытолкнуть больше звука, Марина издала отчаянную трель. Серенада длилась десяток секунд и смолкла так же внезапно, как и началась.
Не сознавая себя, Люба миновала Марину, зашла в песочницу и встала на колени. Орёл уткнулся в Любино плечо и что-то сипло каркнул.
Люба стиснула Варю в чужой одежде и плакала вечность, длившуюся, должно быть, не так уж долго. Затем в груди и горле потеплело, к Любиным голосовым связкам вернулась жизнь.
- Варька, зачем ты это сделала? – спросила она и впервые внимательно поглядела на дочь. Дублёнка была расстёгнута – Орёл не справился с молнией. Зато шарф добросовестно обмотан вокруг шеи. Молодец!
- Зачем ты это сделала, Варя? Можешь мне объяснить? Это что, новое проявление орлизма? Или это месть? Зачем ты сделала это!! – твердила Люба, на руках неся дочь в раздевалку.
- Я хочу быть Арктуром, - просипела Варя.
- Зачем тебе быть Артуром? Ты же Орёл! Разве это сравнимые вещи?
На низенькой банкетке в раздевалке сидела Жанета Федоровна, белая от пережитого страха. Даже её черные брови как будто покрылись инеем – или это под лампой дневного света отблескивал гель.
- Любовь Дмитриевна, я должна с вами поговорить! – сказала Жанета, взглянув на Любу. По её дрожащему голосу было слышно, что ей очень хочется курить. – Варя у вас такая странная девочка! Любит змей. Навязывает детям свой странный вкус. Заявляет, что она орёл. Вы обязательно должны сходить с Варей к специалисту! И к логопеду! – проговорила она на грани слёз и, быстро поднявшись, ушла в туалет. Через двадцать секунд из-под двери потянуло табачным дымом.

Когда Люба, держа переодетого Орла за когтистую лапу, вышла во двор детского сада, первым, на кого наткнулся её взгляд, был Марк. Он стоял, прижавшись к ограде, обеими руками взявшись за железные прутья, и смотрел в глубь сада, на Любу. Самый чуткий и дерзкий, самый талантливый, утешение от тягот жизни, праздник и свет! Люба подняла руку и помахала ему. Между ними больше не было тайн. Марк узнал про Орла, и Любина совесть очистилась.
Эти тридцать шагов до калитки навстречу Марку вместили в себя всё, для чего Люба родилась на земле – соединение душ, после которого уже ничего не страшно, настоящую, полную трудностей и преодолений жизнь, мирную старость. Люба отстукивала по асфальту мгновения, которые люди, умирая, берут с собой. Возвращенный Орёл, теперь уже не обуза, а достояние, ковылял рядом.

Чувство спасения, рухнувшего было и вдруг возродившегося во всей красоте мира, освободило Любу от впитанных с детства правил и норм. Она подошла к Марку и, продолжая одной рукой крепко держать Орла, другой обняла его, ткнулась лбом в плечо. Пальто пахнет волшебными травами юга… А Любины духи выветрились.
Отстранившись, промокнула платком под глазами.
- Вот он, Орёл, знакомьтесь!
- Люба, может подвезти вас куда-нибудь? Вы скажите! – с волнением проговорил Марк. - Может, в поликлинику?
- В зоосад нас отвезите! – сказала Люба. - Спасибо, Марк, ничего не нужно. Мы домой, в магазин по дороге зайдём. Давайте тогда до вторника…

Дома она шустро натёрла картошку и нажарила Варьке любимых драников, что вообще-то считалось запретным лакомством. А когда поели, сказала:
- Давай оторвёмся по полной! Тащи пластилин.
Варя внимательно посмотрела на мать – не сошла ли та с ума? Тогда Люба сама отправилась рыться в Варькином барахле, принесла пластилин и, положив на табуретку, раскрыла, как коробку с пирожными.
Коридор решили украсить малинами и клубниками. Вокруг ягод Варя намазала зелёные линии стеблей и листьев. Вышло по-летнему. Для каждой малинки, чтобы выглядело натурально, Люба скатала по десятку мелких шариков, а на подкорке тем временем сам собой шел подсчет – сколько сейчас могут стоить обои-шелкография, плюс переклеить…
Убив квартиру, сели смотреть мультфильмы. Люба ушла на пару минут - приготовить чай, а когда возвратилась, Варя спала, свернувшись в кресле толстым клубком.
Люба запихнула в стиральную машину орлиные, грязные, как у землекопа, штаны и куртку, хотела вымыть оставшуюся с утра посуду, но не дошла до кухни, а остановилась в коридорчике, напротив зеркала. Вгляделась в отражение – и сердце ушло в живот. Что не так? Варька нашлась, за окном уютно погрохатывает декабрьский лес. В чём дело? Люба задержала дыхание и, скользнув взглядом куда-то внутрь, в солнечное сплетение, поняла: завтра Марк напишет смс-ку, что не сможет во вторник, перезвонит позже… Больше они не увидятся.

Наутро Варя заболела с температурой и пробыла дома больше недели. Она капризничала и жалобно кашляла. Люба забегалась, подавая то чай, то лекарство, то включая, то выключая мультики. Жизнь под пятой Орла – когда не о чем больше думать – наполнила её странным счастьем. Она поняла: пускай у неё есть не всё, но что-то очень важное – есть. Только надо поскорее пережить «отвычку» от Марка – эту мощную, сгибающую дух и разум тоску по любви.
Когда дело пошло на поправку, Люба постелила на стол клеёнку и села вместе с дочкой рисовать.
Они рисовали гуашью на вырванных из альбома листах. Варя, подперев свободной ладонью щеку и открыв рот, заселяла бумагу выводком совершенно чёрных мышей и коричневых змей, а Люба взялась за Кузьминский парк. Она нарисовала серое небо и косой дождь, треплющий два осенних дерева. Дождь и мазки желтой листвы понравились Любе. Она задумалась и, стиснув кисточку, обронила между деревьями два черных штришка – себя и Марка.
Тут вдохновение подхватило Любину руку, и на новом листе родилась синяя зима с луной над ощетиненными деревьями, а под ними узкая тропка в снегу, по которой бредут две влюблённые чёрточки. Луна показалась Любе доброй. Она тихонько рассмеялась и капнула на небосвод низкую желтую звезду – Арктурик!
Когда рисунков набралось довольно, Люба с азартом удачливого творца оглядела комнату и, взяв из коробки с нитками десяток булавок, пришпилила шедевры над диваном и по обе стороны двери. Теперь отовсюду – осенними, зимними, летними глазами на Любу смотрел Кузьминский парк, полный её любовью.
После сеанса арттерапии Люба почувствовала облегчение. Она больше не думала о Марке, как о живом человеке, скорее, как о недавней поездке к морю. Трогательным сувениром он лёг в Любин «сундук сокровищ». Теперь свободно, не завися ни от чьих разрешений, она могла полюбоваться им, нарисовать или «спеть» по памяти.


7.

Вариных мышей и змей повесили на почётное место - над столом. Простуда ушла, пора было выписываться.
«Тогда я сразу моих ужей подарю Арктуру!» - угрожала Варя матери всякий раз, когда та начинала настраивать её на возвращение в садик.
Наконец, Люба сказала: «Дари! Хочешь, чтобы нам с тобой опять выговаривали – дари пожалуйста!» - и отвела обиженного Орла в сад.
Жизнь наладилась. На часы Марка у Любы теперь была вписана девушка из косметической фирмы, сотрудничающей с Францией.

Шестого января, в канун православного Рождества у Любы был день рождения. Дата нравилась ей тем, что всегда приходилась на выходные. Полдня они с Варькой убили на ёлку в Лужниках, хорошо хоть подарок был ничего. Потом гуляли, потом зашли в магазин, купили тортик, сок, вкусный хлеб. Никаких чудес. А когда возвращались домой, уже стемнело.
На пролете между третьим и четвёртым этажами, с которого было видно квартиру, Люба остановилась. Из диких и волшебных земель подсознания выпрыгнула мечта: на заплёванной ступеньке их ждет уже почти вечность, весь изволновался, бесценный гость. Вскакивает, улыбается чуть не плача: ну наконец-то! А в кармане у него – бархатная коробочка с «рукой и сердцем», которую полагается нервно вертеть в пальцах всем настоящим мужчинам, сумевшим влюбиться всерьез.
Варя, отследив Любин взгляд, споткнулась и, прижимаясь к стенке, обошла пустое место стороной.
Стыдно! Стыдно и горько и за фантазию, и за промежуточные итоги жизни, так ясно высвечивающиеся в дни рождения. На кухне, готовя праздничный ужин на двоих, Люба подсчитала улов сегодняшних поздравлений: три давних приятельницы, одна коллега – это по телефону. И несколько приветов от полупосторонних людей через интернет. Родственники, как всегда, оттягивали поздравления до вечера - чтобы Люба успела сполна прочувствовать своё отщепенство.
Когда Люба трудилась над самой вкусной составляющей ужина - картошечкой, поджаренной особенным образом, с шалфеем, телефон булькнул: на электронную почту пришло ещё одно письмо. Именинница села для верности на табуретку и уставилась в текст.
«Люба, с Днём Рождения! Удачи во всём! – писал ей Марк. - Вы замечательный преподаватель! Ваши уроки мне очень пригодились. Даже не буду пытаться оправдать своё исчезновение. Скажу только, что проект, над которым мы работали, будет осуществлен. Когда вернусь в Москву, надеюсь, что наберусь смелости и позвоню вам. Как поживает ваш Орёл?»
Люба долго смотрела на текст и никак не могла почувствовать – есть ли между строчками воздух любви, или буквы выдавлены по цементу?
- Мама, а кто там сидел на ступеньке? Марк? – спросила Варя, когда Люба отложила телефон.
- Ну да, - чуть помедлив, отозвалась Люба. - Он приходил меня поздравить.
- А Арктура ты видела? Арктур там тоже сидел! – крикнул Орёл и, подбежав, уткнулся лбом в Любину руку.

Когда Люба и Варя ели торт, позвонили родители. Обычно они приезжали из Питера на день рождения дочки, привозили ей в подарок дублёнки, сумки и ноутбуки, чтобы Люба не ходила оборванкой. Но на этот раз мама не смогла приехать из-за простуды. Пришлось укорять Любу в беспутной жизни по скайпу, не прибегая к вещественным тычкам. Орёл, сидевший тут же, слушал бабушку насупившись.
А там уж и спать пора. В постели Люба включила телевизор. Началась Рождественская Литургия. После появления Варьки Люба, напуганная собственной нерадивостью, заходила в храм редко. Праздничные службы смотрела из дома.
Духовенство в торжественных ризах, сосредоточенно-взволнованные лица монахинь, «элита», из рядов которой камера всё время выхватывала какой-нибудь полированный женский лоб, зевающие детки, наконец, просто люди – всё это мало трогало Любу. Она искала в эфире Невидимое Присутствие, к которому, несмотря на грехи и спущенный на тормозах пост, дозволено обратиться в праздник. Присутствия не обнаруживалось, но Люба винила в том свою собственную незрячесть и страстно молила экран: «Господи, пошли мне любовь!», стараясь при этом не тронуть мыслью обожженную область Марка.
На этот раз – может, в честь дня рождения, - Любе удалось посмотреть некоторую часть литургии без помех. Варька в пижаме долго копалась в игрушках, грохоча пересыпаемым из ящика в ящик добром, сопя и бормоча невнятно.
Когда камеру навели на привезённые с Афона Дары волхвов, Варя вошла в спальню. В левой руке она держала резинового ужа с нежным хвостиком и чёрными глазками, того самого, которым напугала Артура. Её сосредоточенный взгляд и приподнятая голова выражали высокую степень орлиности.
- Мамочка, поздравляю тебя с днём рождения! – пророкотал Орёл и, забравшись коленями на постель, ткнул змею матери – не в руки, а прямо в сердце, там, где у Любиной пижамы был нашит декоративный карман. Люба, слегка опешив, придержала игрушку у груди.
– Прижми его! – понизив голос, велела Варя.
Люба провела пальцами по холодной и скользкой змеиной шкуре.
Варя поглядела с любовью на пригретого ужа и вздохнула.
- Можешь взять его с собой на работу! - сказал она, отведя взгляд в сторону, как если бы немного жалела о собственной щедрости. – Он будет тебя кормить. Будет следить, чтобы ты не извазюкалась вся… - И села на край постели лицом к телевизору. Комментатор рассказывал о скатанных в подобие оливок шариках ладана и смирны.
Люба смотрела на узкие и пухлые Орлиные плечики, на вспотевший от копания в закромах затылок. У них в группе в саду есть девчонки с такими косищами, а у Варьки волосенки ещё сбиваются на затылке в валенок, как у младенцев. «После новолуния подстрижем, может, будут расти получше», - решила Люба, откладывая ужа на подушку, и вдруг замерла. Рядом – всего в нескольких сантиметрах от неё невидимо присутствовало светлое существо – крылатое и могучее, но словно бы отягощенное грустью. Оно было так близко, что Люба боялась пошевелиться, чтобы не ранить движением его бестелесность. С печалью ангел смотрел на Любу, отвергавшую день за днём принесённые им дары, не замечавшую, не желавшую знать.
Люба сбилась с дыхания. Чувство, которому не было слов, распирало горло и грудь. Она откинулась на подушку.
Тут Варя отвлеклась от золотого кружения службы, подползла и, тревожно оглядев мать, погладила её по щекам. Нет, что-то не так! Задумалась на секунду и, склонившись, стала целовать в шею, в ямку, где сходятся ключицы – там-то как раз и клубились, как грозовые облака, сдерживаемые рыдания.
Долго ли коротко ли, пролились слёзы. Вытекли напрасные надежды, всё, чего не было.
- Орёл, унеси меня в своё волшебное гнездо! – сказала Люба.
- Хорошо, мамочка, я тебя унесу! – заволновался Орёл и, обняв мать крыльями в пижаме, поднатужился. Закряхтел и, исчерпав силы, разжал когти. Люба упала на подушку.
- Не могу, ты очень тяжелая! Ты лучше тоже стань орлом, и мы вместе полетим в наше гнездо.
Уговор! Два орла, мать и дочка, обнявшись крыльями, укрылись в гнезде. Кузьминский лес качает сосновыми и ясеневыми головами, а в храмах по всему небу и земле начинается Евхаристия. Под благодатное пение младший орёл задремал. Люба посмотрела на нежные, в голубых прожилках, лапы своего птенца. Когти на них были очень грозные, цветные от въевшегося пластилина.
- Хороший, любимый орёл! – приговаривала она, гладя засыпающую Варю. – Мощный орёл, чудесный! Ох, как я люблю его!
- И ужа, – сквозь сон напомнил Орёл и похлопал крылом по постели, тут ли Любин подарок – да вот он…

Утром Люба проснулась поздно. Январское солнце зашло в комнату через не занавешенное шторами окно. Варька спала на Любиной постели. Ужик лежал в ложбинке между двумя подушками.
Люба села на кровати, прислушалась и с улыбкой удивления подняла брови. Голова словно была набита лепестками душистых цветов – невесомая, нездешняя, счастливая. Из всего, что произошло в последнее время, Люба понимала только, что её прежняя жизнь закончилась. Но о новой ещё нельзя было сказать ничего определённого. Она была не видна взгляду, подобно только нарождающемуся в новолуние месяцу.
Люба встала и открыла балконную дверь – мороз и солнце остро ударили в нос. Сняла у порожка тапки и босиком вышла на покрывший линолеум свежий снег. Лес улыбался и махал Любе верхушками сосен и ясеней.

Вернуться к списку